FLЁUR: СТАТЬИ

Журнал «НАШ», Холодает’2003

Краткая справка

Одесская группа Flёur была образована в феврале 2000 года, когда Ольга Пулатова (фортепиано, вокал, автор песен) и Елена Войнаровская (гитара, вокал, автор песен) начали репетировать в домашних условиях. На настоящий момент в группе восемь музыкантов, шестеро из которых – девушки. Все участники, кроме Ольги и Елены, учатся (или учились) в Одесской консерватории. За время своего существования группа дала немногим более десяти концертов, приобретя при этом в узких кругах своих одесских и киевских поклонников настоящий культовый статус. Неудачные попытки вписать музыку Flёur в рамки какого-то стиля, будь то «неоклассика», “dream-pop”, «готика», “ethereal”, закончились тем, что музыканты дали своему творчеству собственное определение – “cardio-wave” (что-то вроде «сердечных волн»). Группа выпустила два неофициальных концертных альбома, прежде чем в октябре 2002 г. на французском лейбле “Prikosnovenie” была издана первая официальная студийная пластинка Flёur (позднее переизданная в Украине). Сейчас идёт работа над вторым студийным диском.

И ещё несколько слов от редакции: честно говоря, жалобные меланхолично-осенние песни девочек из группы Flёur далеки от тех энергичных деструктивно-оптимистичных звуков, которыми услаждают свой вкус мальчики из журнала НАШ. Но налицо феномен – абсолютно не засвеченная в масс-медиа инди-группа, более-менее качественно исполняющая совершенно неактуальную, ещё более «неформатную» и, как ни странно, кому-то нужную музыку. Кто ж писать про такоЭ будет, как не мы?

Для меня Flёur начались радиопрограммой “Атмосфера», мягко вписались в хронику пустого психоделического декабря. Продолжились «Бабуином». В первых рядах глупцы, как и положено глупцам, болтают и громко стучат бокалами. Затюканные февралём греются в предбаннике, слушают. Охранник грациозно оттесняет желающих «только на секундочку». У бывалого «Бабуина» нюх на вечных невозвращенцев. Ольга Пулатова за пианино убеждает:

Я тебя звала, я была в огне,

Но тогда твой холод был нужен мне,

А теперь, февраль, не твоя пора,

Уходи, февраль, уводи ветра.

Все присутствующие, видимо, солидарны, потому что хлопают. Может, устали от зимы и хотят покоя.

На бабуиновом окне морозной вязью – всякие рассказы про маленьких принцев и фей-белоручек. Меня тогда очень поразили голубые мягкие пластинки. И не песня про них, а сами пластинки: голубые, гибкие, меланхоличные и очень старинные.

Потом была Одесса, Дом медработника. Снаружи – июньское солнце в тесных переулках. Внутри танцуют при свечах сизые сандаловые человечки. «Сегодня будет красиво, - говорит Оля, - видео будет...» Наверное, так и было. Был видеоряд, летели птицы, салатовые компьютерные пружинки, солнца и даже спутники, запускаемые советскими учёными. Всё имело место быть, и было. На экране появилась Елена Войнаровская, пойманная в Киеве, в Доме актёра 2001 года.

На сцене живая Лена не подозревала о двойнике за спиной:

Это самое страшное слово

«Никогда»...

Момент натянулся как струна и чуть не лопнул. Человечки и цветы, спящие вольфрамовые нити, умирающие свечи и стайка светящихся яйцевидных сущностей, всё видимое-невидимое в узком зале жадно впитывало очевидность. Почему в красоте всегда столько проклятой обречённости? Обе Лены росли, заполняли собою пространство, куда-то рвались, крылья ломались, осыпалась пыльца, в очках дрожали световые блики, цветные ленточки пульсировали на ветру, вращались шестерёнки, раздавались хлопки фейерверка. Карусель была так огромна, что очередной малыш в ракете со звездой проносился мимо (замедленная съёмка чуть-чуть снизу) и навсегда исчезал за горизонтом в розоватой дымке. Нарядный бог в золотом кушаке валялся посреди вселенных, похожих на мыльные пузыри.

Потом была одесская кухня. Всеядная крыса в шкафу, который не закрывается, кошка Крыша на подоконнике. На стульчике сидел клоун-писака, запряжённый в ярмо отечественной журналистики. За окном не было дождя, а, наоборот, светило солнце. В то же самое время Ольгу звали Пулатовой, а Войнаровскую Еленой.

Жур.: Я, правда, у Оли уже спрашивала... Ещё раз спрошу: тебе нравится, что Flёur ассоциируют с Cocteau Twins и Dead Can Dance?

Лена: Что-что? Прости, не расслышала.

Оля: Тебе нравится, когда тебя с Cocteau Twins и Dead Can Dance сравнивают?

Л. (удивлённо): Меня?!

Ж.: Flёur.

Л.: Насчёт Dead Can Dance вообще первый раз слышу, а Cocteau Twins... Ну, мо-ожет, как-то там отдалённо... Cocteau Twins... Не знаю... Может, в этом есть какая-то правда, потому что я этот ансамбль много слушала, но он никак не оставил во мне ничего.

Ж.: Творческие люди – мнительный народ, и часто нужен толчок извне, чтобы убедить их серьёзно подойти к вопросу. К примеру, для Маяковского катализатором стал Бурлюк, которому он в 19 лет прочитал какую-то свою писульку, а Бурлюк и говорит: «Вы знаете, что вы гениальный поэт?» Ну, а потом понеслось: кофта, кокаин... У вас что-нибудь было подобное?

О.: Тебе, Лена, кто-нибудь говорил, что ты гениальный поэт?

Л.: Нет. Я только про других могу.

О.: Я с 12 лет пишу песни. Я так особенно никому не показывала. Меня как-то водили к одному одесскому композитору... Барду. Он послушал и сказал: «Не обманывайте девочку, не мучайте. У неё нет будущего». А я для себя музыкой заполнила вакуум внутри. Такой музыки, которая бы мне понравилась, не было, и я её сама придумала.

Л.: По большому счёту, всё, что было до Flёur, я серьёзно не воспринимаю. То творчество, которое было, оно какое-то... Ну, я этим занимаюсь с школьного возраста, но всё, что было до F., это, хм, не то...

Ж.: А ожидали, что будут так вот толпиться у входа, покупать диски, плакать?

О.: Плакать?

Ж.: Ну да. В приливах экзистенциальной тоски. Нервные девушки и нежные юноши, - такие герои нашего времени.

О.: Ну, мы не ожидали вообще. Хотели играть вместе, сначала даже непонятно зачем.

Л.: Нет, ну зачем, понятно: песни были, нужно было реализоваться, вот и собрались.

Ж.: По радио себя слушаете?

О.: Ты имеешь в виду Димину программу («Атмосфера» на «Просто радио», передача Дмитрия Векова, с некоторых пор – продюсера группы «Flёur». - Прим. авт.)? Я радио вообще не слушаю.

Л.: Я слушаю один раз в неделю.

О (смеётся): «Атмосферу».

Ж.: Новости не смотрите и на референдумы не ходите?

Л.: Я о-очень аполитичный человек. Я к этому очень плохо отношусь.

О.: А я так, более-менее... Но на выборы обычно хожу.

Л. (с жаром): А я не хожу, никогда не хожу. Я разрешаю там любой значок поставить.

О.: Да это просто люди все такие нечестные. Но я думаю, надеюсь...

Л.: А я не думаю вообще даже!

О.: ...что будут люди в нашей стране относиться к политике, как мы к музыке. Приблизительно.

Л.: А я вот думаю: мне всё равно, какой будет страна. Даже если всё ухудшится. По большому счёту, в моём мире ничего не изменится. То есть, какая разница, что будет (смеётся)... Да хоть война будет. Если будет какая-то угроза войны, я не пойду с лозунгами. Хотя некоторые человеческие вещи меня трогают. Вот, помнишь, в этой всей американской трагедии: как жена звонила мужу, говорила, что она его любит...

Ж.: А не хочется свалить куда-нибудь?

Л.: А там разве лучше?

О.: У меня тексты все на русском. Я не смогу на английском.

Л.: Я бы смогла петь на английском. Просто мои проблемы там не разрешатся.

Ж.: Я встретила один глупый вопрос в каком-то журнале, и вам сейчас его тоже задам: вы пытаетесь воспитать своего слушателя? То есть, стремитесь взращивать что-то в человеках или – просто так?

Л.: У меня, допустим, есть цель: я хочу повлиять на действительность. Это относится не к массе в целом, а к одному конкретному человеку. Мне хочется изменить что-то в этом человеке. Чтобы он услышал обычные вещи, облечённые в необычную форму, чтобы глубже понял... Правда, ничего не меняется... ха-ха-ха... Но я не оставлю попыток.

О.: Я в последнее время философские песни начала писать. В поэтической форме заключены мои знания. Они будут на новом диске. Когда я поняла, что песни деструктивные, у меня изменился подход. А вообще я стремлюсь, чтобы красиво было, чтобы человек удовольствие получал.

Л.: Пусть они будут деструктивные. Если хочешь себя на поверхность извлечь, пусть будут деструктивные.

Ж.: Я вчера на лекцию одного ламы ходила, так он говорил, что во многом искусство – это когда человек сидит и доит свой психоз, а потом удой выносит на свет, для людей...

О.: М-м. Да? Я просто подхожу по-другому. Я стараюсь преодолеть психоз, найти из него выход таким способом. А потом я считаю, что даже если и психоз, главное – чтобы трогало сильно.

Ж.: Для чего?

О.: Чтобы люди становились человечнее. У них есть такая тенденция – всё упрощать. Потом со временем они покрываются коркой, защищаются. И чтоб защиту эту...

Л.: Да может, для них это хорошо!

О.: Что в этом хорошего? Когда человек становится мягче, ему легче понимать страдания других, и любить, и вообще больше понимать. Когда я покрываюсь коркой, я пытаюсь себя как-то расшевелить. Я понятно объяснила? Нет, ну есть, конечно, песни, где ясно чувствуется, что мы лелеем свой психоз...

Л. (смеётся): И их очень много на самом деле.

О.: Те песни, которые несут в себе откровенные психозы, мы не делаем. У нас же много песен. Есть, конечно, какие-то побочные продукты. Не всё, что лезет из человека, полезно окружающим.

Л.: А я вообще жизнерадостные песни пишу. Так что моя вина... ха-ха... невелика.

Ж.: Сейчас вообще у всех психоз. Так что Flёur просто в духе времени. Говорят же культурологи, что сейчас странный период времени, похожий на Средневековье. Такая дыра в пространстве. Кали-юга. Человек обособлен, одинок и болеет футурошоком.

(Птицы за окном исполняют известный трэк Ричарда Джеймса, перекрывая говорящих).

Л.: Я, конечно, не знаю, как было раньше. Может, люди себя точно так же ощущали. Но то, о чём ты только что сказала, похоже на правду. (Смеётся). В общем, я согласна. Я себя так ощущаю.

О.: А я не чувствую себя одинокой и будущего не боюсь. Конечно, может культурологи и правы, так всё и есть, но как бы ни было плохо, ничто не может помешать мне получать от жизни удовольствие.

Л.: От одиночества тоже можно получать удовольствие.

О.: Да, я много времени провожу одна, потому что я постоянно думаю о текстах. Но вокруг меня всегда какая-то общность: околофлёровские люди. Чувствовать себя одиноким – проявление неблагодарности к тем людям, которые тебя окружают.

Л.: Всё равно есть какие-то барьеры. Даже между нами есть барьеры.

Ж.: Иногда послушаешь Flёur, и такие страсти накатят. Непонятно, что дальше.

Л.: Да ничего дальше.

О.: Я не знаю, что дальше. Я пишу о настоящем.

Л.: Можно обмануть человека как угодно. Я недавно Насте (светлый эльфик, который играет на скрипке в группе Flёur и часто расстраивается из-за строгой бабушки. – Прим. авт.) пыталась объяснить, чтобы она не расстраивалась (у неё там проблемы были), энергию свою направила на какие-то другие вещи, а потом понимаю, что обманываю. У меня часто так бывает: даю совет и понимаю, что это обман. Каждый сам себя обманывает, как может. Если бы я себя не обманывала, я не смогла бы вот так сейчас здесь сидеть, вообще жить как-то. А так я себя обманываю, что завтра всё изменится... Так что выхода нет... И не будет.

Ж. (жалобно): Что, и не будет?

Л. (смеётся): И не будет.

О.: Секрет вообще в том, что два человека в яме могут помочь друг другу выбраться. Наш выход в том, что мы нашли друг друга. И, может, мы считаем, что выхода нет, но в этом и есть наш выход. Люди, которые считают, что выхода нет, находят друг друга, и для них это является выходом. Это тоже один из взглядов на депрессивные песни.

Л.: Один из обманов.

О.: Я не считаю, что выхода нет, но в чём он заключается, я не знаю. Может, в любви.

Л.: В какой именно?

О.: Во всеобщей.

Ж.: А знаешь поговорку: тот, кто говорит, что любит всех, на самом деле не любит никого.

Л.: Я согласна с этим.

О.: Я не могу сказать, что всех люблю. Есть люди, которых мне трудно любить. А я стараюсь представить себя на месте бога, которому приходится всех любить.

Ж.: Какого из богов ты имеешь в виду?

О. (смеётся): Ну, я в общем и в целом. Я с этим ещё не определилась. А по поводу выхода: он всё-таки в любви. Когда нечего делать, остаётся любить. Это выход в какой-то мере.

Л.: Да это не выход, а самый тёмный лабиринт, в который попадаешь, и тебе становится ещё хуже.

Ж.: Кто придумал все эти штучки: благовония, свечи, видео... Я в Интернете встретила фразу: каждый концерт Flёur – это таинство.

Л.: Это всё как-то само собой получилось.

О.: Бытовые обстоятельства вынудили. В Киеве, где мы первый раз делали концерт, не было нормального света. Свет был как на хирургическом столе.

Л.: А насчёт благовоний: у нас один раз был концерт, а перед этим там люди кушали, и остался запах жареной картошки.

О.: А видео на концертах: люди говорят, что картинка во время концерта слишком статичная. Но я же не могу бегать по сцене с пианино, и эту функцию исполняют видеопроекты. Или такой очень интересный свет, который всё время меняется. Световым шоу это всё, конечно, не назовёшь (смеётся).

Л.: Мы бы никогда не назвали свои концерты таинством. Музыка – это атмосфера, в этом всё дело. На первых концертах люди даже не хлопали. Песня закончилась, а они сидят так тихонько и не хлопают. И мы боимся пошевелиться.

Ж.: На концерте в Одессе все сидели, как под гипнозом.

Л.: Хочется верить, что они проникаются настолько, что не хочется хлопать. Ведь аплодисменты – это нечто цирковое.

О.: На первом концерте в Доме актёра наши знакомые сняли на видео лица зрителей. Никогда не забуду этих лиц. Я даже представления не имела о том, насколько люди проникают во всё.

Ж.: Что это были за люди? Какие?

Л.: Я думаю, по складу характера они должны быть близки нам. Раз всё, о чём мы поём, находит в них отклик. Неважно совершенно, чем они занимаются, кто они.

Ж.: Люди, которые слушают Flёur, не очень-то откликаются на призывы внешнего мира.

Л.: Вообще-то есть и такие, и такие: экстраверты и интроверты.

О.: Среди моих друзей есть очень активные и весёлые люди, которым нравится наша музыка.

Л.: Среди наших слушателей есть разные люди, хотя бы потому, что мы с Олей разные. Она экстраверт, а я – типичный интроверт. Меня призвать к какому-либо общению очень трудно. Вообще, наша встреча – счастливый момент.

Ж.: А это случайно получилось, что в составе Flёur целый симфонический оркестр собрался?

Л. И О.: Как-то сами приходили и как-то так насовсем.

О.: Были, конечно, которые непонятно зачем приходили. Но в итоге остались только одержимые идеей. Мы, Лена и я, самые одержимые. Мы же пишем песни. Мы в любом случае не можем их не писать.

Л.: А мне кажется, что я могу – раз и бросить, и ничего больше не делать.

Ж.: Вообще ничего?

Л.: Нет, что-то буду, конечно, делать. Просто иногда кажется, что уже всё сказала. Написала последнюю песню – и она какая-то странная, её не понимают. И вроде бы всё сказала, и больше нечего сказать. И сама мысль о том, что придётся что-то писать, как-то выражать свои мысли, настолько мучительна. Но если я завяжу, то как-нибудь очень резко завяжу. Изменю образ жизни.

Л. (смотрит на Олину кошку): Хорошо быть кошкой. Кормят, ласкают, и ничего не нужно.

Ж.: А почему ты думаешь, что ей ничего не нужно?

О.: Вот моя кошка хочет гулять, я смотрю на неё, и мне становится страшно. Человек может контролировать такие порывы, а она даже не понимает, что происходит.

Л. (с жаром): Непра-авда, человек не может контролировать такие порывы. Это всё подавляется, но оно потом вылезает в каких-то других местах. Тебе кажется, что ты подавил это, а оно вылезает потом в виде психозов, неврозов, песни будешь сочинять (смеётся).

О.: Человек хотя бы не трётся о столбы, по земле не катается, хотя и такие есть. Но, видно, они ближе к животным где-то.

Л.: Почему ты не выпустишь кошку?

О.: Не смогу топить котят.

О.: Что там у тебя ещё? (Отнимает блокнотик у журналиста и читает: «Случалось ли вам плакать во время выступлений?» Ж. пытается вернуть блокнот).

О. (смеётся): Ну подожди, я только начала читать, а ты вырываешь. Нельзя останавливать порывы, это вредно для здоровья.

Ж.: Да тут глупые вопросы, я не собиралась их задавать.

Л. (про «плакать»): Ну так чтобы прямо встать и уйти – такого не было. А после концерта – да. Но это очень редко бывает. Это надо войти в то же самое состояние, в котором ты писал эту песню. Это почти невозможно. Кто-то отвлекает всё время. Как в «Бабуине»: громко болтали и чокались бокалами.

О.: Тогда вообще чувствуешь себя выброшенным на помойку. Или странным каким-то.

Ж.: А присутствует такое ощущение, да? Что все вокруг адекватны, а тебе стоит пойти полечиться.

Л.: У меня это часто происходит, когда я пытаюсь объяснить людям, как я себя чувствую, а никто не понимает. Я пытаюсь ещё лучше объяснить: и так, и эдак. Но люди всё равно не понимают, и в результате я прихожу к выводу, что я изгой.

О. (смеётся): Я знаю свои проблемы, они всегда со мной. Но я делаю хитро: пытаюсь подать всё так – мол, со мной всё нормально, а с другими что-то не так. (Смеётся) Я не думаю, конечно, что те, кто меня не понимают, идиоты. Я всё принимаю. Когда другие себя плохо и странно ведут, я не понимаю, но принимаю. И хочу, чтобы ко мне так же относились. Я ведь не делаю каких-то явно антисоциальных вещей.

Ж.: И не хочется никогда сделать? Что-нибудь такое антисоциа-альное?.. О.: Ты имеешь в виду – пойти разбить стекло?

Л.: Это у меня в детской практике было. А ещё я дралась с мужчинами. Но потом поняла, что не стоит, так как меня могут убить (смеётся). Снисхождения к тому, что ты женщина, не будет.

О.: Я тоже как-то дралась. Я всегда защищаюсь очень ожесточённо. Люди не ожидают такой реакции, и пугаются не потому, что я могу нанести какой-то серьёзный ущерб, а потому, что сталкиваются с чем-то непонятным.

Ж.: А каждый человек – это огромное необъяснимое чудо или не каждый?

Л.: Каждый человек заслуживает, чтобы его любили.

О.: Я с некоторыми не могу общаться.

Л.: Но это не значит, что этот человек не сможет быть интересным для кого-то другого. Кто-то будет считать, что он о-очень интересный.

О.: Люди, которые ведут растительный образ жизни, мне неинтересны.

Ж.: Некоторые люди очень красивы в качестве растений: ничего не ищут, просто растут, и это красиво. Вам так не кажется?

Л.: Я согласна. Мне нравится смотреть на таких людей. У меня свекровь такая. Ухаживает за своим огородом, вкладывает в это душу. Для неё это – творчество.

О.: Я имею в виду тех, которые вообще ничего не хотят.

Л. (горячо): Кто это?! Я не знаю таких. Это, наверно, бомжи какие-то.

О.: У каждого свой выбор. Каждый человек – творец от Бога, каждый может создать целый мир, просто в некоторых это дремлет. Мне нравятся те, в ком это чуть-чуть шевелится.

Анна Рымаренко (Киев)